ГЛАВА 14. ПЕНСИОНЕР СОЮЗНОГО ЗНАЧЕНИЯ
На следующий вызов — в район Ленинского проспекта — ехали недолго: водитель знал, как срезать лишние километры. И вот они прибыли к такому же, как у Вдовы академика, огромному сталинскому дому. Поднявшись (к счастью, теперь на лифте) на шестой этаж, помятый и изрядно уже уставший Доктор нашел нужную квартиру и позвонил. Дверь отворилась, и на площадку вышел сухощавый дед лет семидесяти пяти, в старомодном френче защитного цвета.
«Как у Отца народов», — отметил про себя Доктор, и тут же услышал заданный ему с каким-то подозрением вопрос:
— Вы кто и к кому явились?
В воздухе «запахло» атмосферой допроса.
— Я вообще-то врач из Управления, по вызову, — начал было объяснять он, но тут последовал приказ:
— Предъявите удостоверение!
Доктор от такого обращения вначале оторопел, но тут же нашелся: вынул из чемодана медицинскую карту этого Контингента и, читая написанную фамилию, имя и отчество, показал на прикрепленный красный ярлык и ответил:
— Вот мое удостоверение и пропуск, так что давайте посмотрим на больного.
— А я и не больной, — почему-то обиделся тот и добавил, — вот вызвал врача посоветоваться, так что заходите, раз вы из поликлиники…
Зайдя внутрь, Доктор увидел ставшую для него привычной картину: необъятных размеров квартира и в ней двое обитателей. Второй оказалась пожилая женщина лет шестидесяти с таким же, как у хозяина, подозрительным выражением лица, только что одетая не в военный френч.
— Это моя жена, — представил он хозяйку, — а я сам — Пенсионер Союзного значения, отставной военный, — и, подумав секунду, добавил:
— Генерал!
— Ясно, товарищ генерал, — четко ответил Доктор (что-что, а с военным начальством общаться он умел), — какие будут вопросы и пожелания?
Вопросов оказалось много: Пенсионер готовился ко дню Победы и дачному сезону. Так что пришлось отвечать долго и подробно на то, не противопоказаны ли садово-огородные работы, рыбалка и охота. Но особенно важным для него оказался вопрос, можно ли «употребить» на день Победы «фронтовые сто грамм».
— А на каком фронте вы служили, — спросил Доктор, соображая, как бы обойти алкогольный вопрос.
— На разных, — последовал ответ, — с тридцатых годов до самой победы в сорок пятом.
— А в тридцатые — это где?
— Как где? В НКВД, с врагами народа боролся, — ответил «боевой» генерал, и Доктор, присмотревшись внимательно к персоне ветерана, увидел на френче потемневший знак «Почетный чекист» (такой имелся когда-то у него в коллекции, а впоследствии — при ее ликвидации — обменялся на весьма приличный немецкий фотообъектив).
— Всю войну на фронте провел. Вначале отрядами заграждения командовал, потом в СМЕРШе служил. До сих пор кошмары про войну и службу снятся. Успокоительные принимаю. Ну, а после войны направили меня на партийную работу, — продолжил Пенсионер, — вот и дали пенсию Союзного значения.
— Да, боевая у вас, товарищ генерал, биография, — подытожил Доктор, — если кардиограмма позволяет, грех не выпить за Победу. — А сам подумал:
«Так это ты, сволочь, своим при отступлении в спину из пулеметов палил, да над зэками — «врагами народа» — издевался!»
Но подумал одно, а пожелал другого:
— Можете смело употребить свои фронтовые сто грамм, в такой день они вам будут только на пользу. И мысленно от себя добавил:
— Может, кошмары и совесть будут сильнее мучить!
Настроение было окончательно испорчено…
Выходя от ветерана репрессий, Доктор вспомнил рассказы матери, как в войну получили они извещение, что их Дед (по Отцу) попал в немецкий плен и был там замучен. И как Отец добровольцем в 17 лет ушел на фронт и раненый в бою сутки лежал под трупами убитых, истекая кровью. Хорошо, что еще нашли. Из госпиталя — снова на фронт. Потом два года еще служил в Германии, демобилизовался, вернулся домой в орденах и медалях. И пройдя всю войну и выжив, нелепо погиб в аварии на военном заводе.
— А все потому, что руководили заводами не инженеры, а парторги, просидевшие в тылу, — так когда-то сгоряча сказала ему Мать.
— Они и сейчас у нас на фабрике ни черта не делают, только смотрят, где бы что-нибудь своровать, да требуют, чтобы я отчеты их липовые подписывала. Чтобы потом я, бухгалтер, вместо них в тюрьме сидела!
Так вот и ушла из бухгалтеров, устроившись на менее ответственную должность делопроизводителя…
Доктор и сам помнил, как в анкетах в суворовском училище, заполняя графы «Были ли близкие родственники в плену?», не знал, что на это отвечать: а вдруг отчислят из училища за Деда? А потом в военной академии снова анкеты и проверки, особенно при оформлении допуска к секретным материалам. Тогда уже знал: на все подобные вопросы нужно отвечать «не был», «не имел», «не привлекался» или на худой конец — «не знаю». А все потому, что это не страна, а тюрьма с общей и строгой зоной. В общей зоне народ ходит по улицам и живет в квартирах, в строгой — передвигается под конвоем и живет в бараках. Но и за теми, и за другими следят надзиратели!
И что толку, что сейчас все не так строго, как при Отце народов? Порядки не изменились. Одни имеют все и живут, как им нравится, а другие — их рабы — не живут, а существуют от рождения до смерти. Первым позволено все, остальным — ничего. Доктор помнил, как в суворовском училище сын одного из бывших большевистских наркомов вытворял такое, за что простого воспитанника вытурили бы с волчьим билетом. И как-то на попытку командира роты его приструнить заявил нахально:
— Тебе что, подполковник, погоны жмут? Так их можно и снять!
Расставив этим все на свои места, он впоследствии окончил училище, распрощался с армией и с наркомовской поддержкой поступил в театральный институт…
Пока в голове мелькали отрывки воспоминаний, «Волга» подкатила к поликлинике. Доктор вышел, поблагодарил водителя и направился в регистратуру, чтобы сдать все медицинские документы и на этом закончить карьеру врача Кремлевского управления. Через полчаса, благополучно завершив все формальности, он уже катил к себе домой и вспоминал свою суворовскую жизнь. И самым невероятным в ней ему казалось то, что он сам был когда-то протеже Военного Комиссара и Красного Наркома…